| даже выдавленная гнойником доброта, видит бог (о, кстати, привет, бог!), не протягивает руку, птицы только вполовину принимают как своего, снисходительно цедят, что каннибализмом не страдают, замазывая грязными разводами штукатурки тот факт, что вообще-то это — их дневная рутина (а тебе не достанется, придурок), насмехаются — ему хватает и полупринятия, всего-то половина рюмки, а уже больше, чем отплевывала ему жизнь.
снисходительность, впрочем, противна даже сильнее отказа —
вот тебе судьба, вечно преследуй все то, что в тебе разложилось, а до иллюзии причастности к чему-то даже дотронуться не пытайся; сорока ядовито ворует себе имя как выжженное клеймо, а их впоследствии сжирает — суки своим смехом заслужили, перья приходится выхаркивать, но ничего, злобы отверженного хватит и на такое.
БЕЗЗУБЫЙ СМЕХ
принудительно трещащее гортенью, подминающее когтистые лапы, заляпанные слизью от вырванной из чужой пасти падали, получать добровольно — одно из тринадцати табу; собаке собачья смерть и сладкий сон на перинах, а сороку смерть, ощерившись, нянчит в наказание, залетела по случайности, не заметив, а потом стало поздно, аборт порицается в монашеско-скрепном обществе базовых столпов мира, поощряется только игриво приподнимать подол, чтобы подманить грешников и сожрать; сорока вымаливает подобно пуле в лоб хотя бы сильно затянувшийся переваренный отвар травок для проверенного вывода плода, а, видно, даже володька просить умел лучше —
он натягивает завистливую гримасу взамен раритетно-неожиданной скорби,
чтобы твои кости, сука, даже волки не растащили, лежи там задавленный всеми.
язвочки линиями тянутся по коже, врастают рытвинами глубже, вскапывают мясо подобно почве, поглощающей все семена бездной, ничего не взрастает — одни только семена ненависти упрямо тянутся от корней к сорнякам;
ни мнимого рая, ни заслуженного ада — первое рождение обернулось кукушкой, второе — птицами похуже, что одно, что второе равняют черту паразитарного существования, выше которой не выползти, крылья ведь совсем что куриные, пробивают позвонки забытыми конечностями, остаётся только впитывать кровь языком; железистая, как игла, каждый раз больно и по-прежнему смертельно необходимо, вколи глубже, проникни, сделай больнее, вымести все, что сделали с тобой, вытолкни,
опустоши, достань, вырежи,
все равно пустые полости внутри по закону перетекающей энтропии неконтролируемо забьются перьями, злобой и бессилием.
колючая проволока цепляется за пожеванные клочки, светобоязно, отчаянно, посмотри на меня, пожалуйста, смотри, сука, смотри, вот я, вот горсть опарышей в руке, они же давно неподвижны, чего страшного;
белый шум заползает глубже червями, гласные выговариваются оглушительно громко, сорока натягивает маски, доставая из шкафа сворованное; неудобные смерти, заменяемые синонимами из государственно-приемлемого языка, геноциды, вымирания, смерть во благо, смерть в милосердие, смерть в наказание, рваная рана сочится только ей, даже плоть земли, на которой две птицы принесли потомство, выталкивает из себя, как грязь, лейкоциты несут смерть безмолвно кому угодно, только не сороке, клацают благородными кровяными зубами и скалят ему их в ответ,
МЕРЗОСТЬ МЕРЗОСТЬ МЕРЗОСТЬ
тело холодное, а ноги все равно движутся — чтобы, видно, бежать снова и снова,
сбегает как крыса с давно утонувшего корабля — повезло, что крыса фальшивая, с перьями и издохла в тональность кораблю.
налепить неподходящую по расцветке, текстуре, существованию заплатку на серое покрывало смога и посеребренной эмали грандиозности, другого гимна и слишком высоких домов ; чем уродливее получится покрывало, тем больше вероятность того, что его запомнят.
я не дома, где-где та необходимость совершать сделки с самим собой — а нигде, можно и не моргать.
ограничение неверия - снижение рационального отношения жертвы к услышанному или сделанному; повышает возможность успешно соврать как каиниту, так и представителям других рас; слова менее вероятно подвергнут сомнению в зависимости от степени абсурдности сделанного.
проекции иллюзий - возможность в иллюзорном виде претворять в жизнь мысли, влияя на рецепторы восприятия; достоверность иллюзии будет также зависеть от степени абсурдности.
повышенные физические характеристики - вампирская база.
ограниченные способности к предсказанию - неконтролируемые видения, которые в большей степени сложно трактовать из-за случайности поступления и неизвестного контекста, однако при включении логики все становится проще.
пример поста 1. она слышит всхлипы тумана эйре — плотного, светлого и мягкого; тело шагает само по себе — там тебя ждёт безопасность, гранья распустит волосы и упадёт ими в реку, не утопая, она дышит сквозь воду — пузырьки воздуха тянутся к ней словно моль на свет, проглатывает их, раскусывает, и открывает рот,
2. гранья, опутанная волосами — такие длинные, что можно удушить себя и подвесить под крышу их сарая — зовёт их, обещая мечту, которую они ждали, открывает лицо и смотрит в чужие — знакомы ли? если да, улыбнётся добрее, здесь — её душа,
3. она ходит по улицам ночью, ноги голые, камни обтесывают нежную кожу, заставляя кровить — нагнется над телом, обнимая его, она звала его, а мертвец — её, так сон его будет покойнее,
4. в рот забить волосы, чтобы не выть, завязать его шарфом — стащила с бабушки, себе и оставила, она её мучает, она их обеих мучает, отчего так ненавидеть то, что есть ты? гранья все равно воет сквозь шарф — бабуля задохнулась в нем же,
5. выпей кофе,
6. стимуляторы, кофеин, таурин, что угодно, умоляю, хватит, хватит, заткнись, не мучайся, не терзай меня,
7. гранья все равно здесь — волосы обрезаны и растоптаны по полу; она ворует у граньи самое ценное, кроме голоса.
семь равняется семи,
грейнн отсчитывает номера замков, каждый щелчок = безопасность, щёлкнешь первым — базовая потребность, с четвёртым приходит спокойствие, седьмой забирает чувства и разум, оставляя инстинкты, её базовый — голос, все всегда пело / кричало / ( выжигало глотку ) им, не можешь закрыть глаза, потому что на тебя из глубины (себя?) смотрят другие; грейнн набирает ресепшн и снова отказывается от горничной, переходя на резкий звон тональности,
они, впрочем, знают, что это — проигрышный вариант, почему-то люди оказываются не настолько пустоголовыми, когда это не нужно, и скоро выставят её с вещами на улицу, сколько бы она не предложила им за номер.
грейнн заранее шипит в трубку, посылая к чёрту — в её случае не так обидно, там они, в конце концов, всегда свидятся вновь.
проигрыш всегда и во всем, потому что они-то к ней всегда тянулись — криками на разрыв, перепонки почти кровят, но она слышит, заунывными воплями, стонами агонии; они всегда находили её по запаху из самых далёких мест; врезались в окна, поутру откроешь, а на нем кровавое пятно от очередной вороны, в холле скапливаются трупы животных, как бы охранники не запирали двери, её собственная просто их не пускала, но песню им было слышно:
разливами по горлу она входит всегда плавно, почти с ложной нежностью погружая в пучину бессознательности, она боится открывать рот, когда долго не спит — депривация сна ломает её, и песня все равно выходит, кофеин давно не действует, когда она врёт самой себе, то попадает в ловушку лже-бодрствования, когда она спокойно открывает глаза и улыбается — маскоподобной, вычерченной из глины улыбкой, та не сходит, и грейнн ненавидит её, потому что она отнимает всю ту толику умиротворения, которую она могла бы иметь сама, закрывая её заплатками гнева; в книгах из библиотеки дома, в которые она зарывалась — и ненавидела это все больше, потому что большие тексты написанны монотонно, бьют по глазам, заклеивая их тем самым сном, говорилось, что бороться бесполезно.
это просто и есть ты.
и ты не равна семи, потому что семёрка тебя просто прячет, маленькая зависимость, иллюзия безопасности, просто потому что все те, кому та хотела бы спеть, лежат снаружи; ты не равна семи, потому что помнишь — собственными, не чужими воспоминаниями — как бабушка обнимала тебя и просила спеть свою маленькую гранью. когда гранья спела, прильнув так тепло и нежно, словно сама не нечто неживое в ней, словно это и есть она — всегда была — грейнн открыла глаза и была заперта в комнате с ней целый день, родители ушли, отвлекшись — они пришли, а гранья ушла, и пришла грейнн: когда-то давно в ней был мир, но она сама его раскусила, словно плод, рот измазан в гранатовом соке, извергая потоком всю злобу, что пряталась,
гранья говорит — мерзким сонливым голосом, когда грейнн пытается вновь влить в себя кофе, что это она — воровка,
но какая же это, черт возьми, ложь: почему тогда она помнит все, что помнит грейнн, а самой ей не достаётся ничего после того, как её место занимают — кроме трупов?
грейнн морщится, когда по телевизору в кафе снова показывают сводку новостей; перед ней какая-то склочная смесь из коровьего вымени, сахара, прикрывающая пустой привычный вкус. их становится больше — зверей перед её отелем, новостей, показывающих то, от чего ей хотелось бы выткнуть себе глаза, она даже не может открыть ленту без того, чтобы не попадалось лишнее — смерть все равно манится к ней даже через соцсети, пробираясь нежеланными уведомлениями. она просит вторую порцию — надо будет съехать тихо, пока не выгнали, главное, найти отель, где замков достаточно, ещё один — но она тут, кажется, и без этого уже становится нежеланно известной. в доме покрова ей говорили, что это просто то, что надо принять,
грейнн неимоверно морщилась перед тем, как процедить в лицо очередному знатоку, где именно его место — постоишь чуть подольше рядом, будешь в могиле, здорово, да?
по лбу уже едут мимические морщины: слишком много кривит лицо, но она отбрасывает это, запихивая в чемодан те немногие остатки вещей, что тут есть, в конце концов, спасибо, что все её наследство уходит на мытарства с место на место, как по-дурацки неприклеенной к месту душе (почти что правда) — после смерти родителей все становится только хуже. по лбу едут морщины, и это немудрено: пока она, тяжело вздохнув, останавливается закурить на углу — вот это да, у мусорки опять валяются вороны, беда всем горничным — она думает, что её, видимо, считают откровенно тупой.
если кто-то считает, что чёртово отродье дома покрова не может отследить на себе чужой взгляд, то этот кто-то сильно ошибается — она оставляет в стороне чемодан и оглядывается, выходя из тени:
— есть что сказать или любишь только смотреть, а? это твоё хобби или ты просто не умеешь правильно за кем-то следить? вперёд, выстави лицо, ну.
как же она ненавидит они взгляды — такие есть только у придурков из полиции, которые почему-то решают внезапно работать хорошо, и у церковников, что хуже — только пойми.
сигарета невовремя её подставляет и заканчивается — ах, что же ещё поможет отогнать стресс?
| |
